«...для первого погружения в бессознательное пригодится помощь двух зеркал, направленных таким образом, чтобы маг видел собственное отражение как спереди, так и со спины; это позволяет сжать свою ментальную проекцию до наиболее уплотнённой формы во избежание рассредоточения ментального существа по всему пространству бессознательного и, как следствие, потери базового осмысления своего "я", способного привести к утрате ключевых воспоминаний, основополагающих черт характера и личности как таковой вообще...»

Позитивные прогнозы. Кэл, развалившийся на кровати уже как полтора часа назад и с того момента сменивший поз тридцать, бездумно перелистывает страницу учебника назад и обратно в вялой надежде что-то да вспомнить из прочитанного, прежде чем совершить непоправимое. Бесполезно: информация вываливается из памяти, не задерживаясь в ней ни на секунду, потому что мозг занят совершенно иными размышлениями. Мозг уже давно всё решил, проигнорировав витиеватым языком описанные детали туманного процесса спуска в подсознание и дважды наплевав на длинный список сопутствующих рисков. Мозг уже давно понял, что лучше его обладателю не становится, а вероятность того, что нервный по природе своей альбинос не выдержит всего происходящего с ним и сиганёт ласточкой с крыши, день ото дня только возрастает. Мозг готов пойти на крайние меры. Кэл - тоже.
Это просто невозможно терпеть - никакое осознание не помогает справиться с противоречивыми чувствами, с ежедневной рулеткой настроения от бессмысленной ярости до глухой апатии и совсем уж внезапной поэтичной меланхолии с перерывом на краткое прояснение рассудка и благостное спокойствие, с мигренями и прочими рандомными болями. Не помогают и всевозможные магические способы избавления от этой напасти: сколько он книг перечитал в библиотеке по указанию Леона - больше, чем за все прожитые восемнадцать лет и ещё на столько же грядущих годов, - куда они только не забирались, пару раз заночевав в темнице за свои изыскания, сколько дряни Кэл выпил и съел, сколько заклинаний произнёс... сколько ещё это будет продолжаться? Тошно. Когда не хочется прибить энергета без видимой на то причины, данмерец пусть и молчаливо, но всё же искренне ему благодарен за то, что включился в поиски лекарства от этой треклятой связи. И всё же - тошно. Тошно, тошно, тошно. Надоело пробовать и ошибаться, надоело жить с этим, тошно, надоело, надоело, надоело, тошно...

Пусть всё закончится.
Уж как-нибудь: либо Кэл справится, либо вернётся из подсознания в таком ментально поломанном состоянии, что связь будет последним, что его впредь сможет побеспокоить. Либо всё, либо ничего - по такому принципу куда проще жить. Да и бояться со временем надоедает, когда на каждый выбор ставки взлетают до неизмеримых значений. Впрочем, также мнительный данмерец не станет исключать, что заумная книжка Корвина ему пыль в глаза пускает, и на деле всё окажется не таким уж сложным и фатальным в случае ошибки... да и какая разница-то, господи? Что так плохо, что сяк.

Пора.
На сегодня Кэл попросил соседа избавить его от ритуального похода в библиотеку, сославшись на особо неважное самочувствие - справедливости ради, он и правда зачем-то проснулся ни свет ни заря, но зато успел во время утренних занятий, на которые сам не пошёл, притащить с чердака одно зеркало в полный рост, обчихавшись и обругавшись. Не объяснил Леону, зачем оно ему в комнате, но тот и не слишком интересовался. Полежал, отдохнул, почитал учебник по менталистике и за вторым зеркалом сходил ближе к вечеру, когда опять остался наедине с собой и своим непрошибаемым упрямством. Иногда альбиноса аж бесит, как прочно заседает в его голове какая-нибудь дурная идея или мысль и крутится, крутится, крутится, крутится там, пока он не воплотит её в реальность.
Зеркала - на месте, уже расставлены напротив друг друга, создавая туннель бесконечного повторения отражаемого. Пока что Кэл не влезал между ними даже побаивался лишний раз туда смотреть: затягивает взгляд. В принципе, всё готово... а если Леон придёт до того, как он вернётся в реальность, что-нибудь не то с ним сделает, выдернет из подсознания и всё запорет? Стукнув босыми пятками по полу, соскочивший с постели Кэл умело уворачивается от хищной белой лапы, мелькнувшей из-под кровати, и находит на столе чистый лист пергамента.

не сдох (поплачь), пробую решить всё сам, в подсознании
лежу дольше трёх суток - наверное, всё-таки сдох, но сходи за Корвином
поцелуй Солнце за меня

И хватит, пожалуй: всё самое важное написал, а о неважном всё равно не стал бы говорить ни вслух, ни на бумаге. Такой уж он человек. Помахав листком, чтоб чернила скорее высохли, с запиской в руке данмерец занимает исходную позицию, усаживаясь на пол между зеркалами. Смотрит пристально в свои же глаза, лихорадочно поблёскивающие в полумраке - усталые, немного запавшие в синие полукруги недосыпа и постоянного нервического напряжения, но полные извечной упрямости. В голове - сомнения, нелепые мысли о кошках и экзаменах, надежды и страхи. Взгляд соскальзывает в зеркальный туннель, путается в умножаемых реальностях... и Кэл, расслабившись, сползает затылком по зеркалу позади него, погружаясь всё глубже и глубже в безмолвную тьму.

* * *
- Нет, ты посмотри на него. Стоит, солнце впитывает, поганка бледная... МОРРЕЙ! АУ-У?!
Первыми из ваты бессознательности проступают звуки - неясное эхо, нарастающее по громкости. Шорох и шелест шин, мерный и раздробленный одновременно, голоса, шаги... писк светофора, сигнализирующий о том, что отведённое пешеходам время на переход перекрёстка вот-вот истечёт. Кэл открывает глаза. Действительно, перекрёсток. Он знает, что это за улицы и где они пересекаются: судя по тому, что стоит сейчас лицом к двум небоскрёбам, где на углу правого приютилась его любимая булочная, направлялся в школу. Весна. Солнце. Глаза режет, а лицо и плечи - греет. Тёплый ветерок радостно бьёт по ноздрям ароматом бензина и щекочет нос лёгким зудом от уличной пыли.
- Ты хорошо себя чувствуешь? - лёгкие девчачьи пальцы дёргают аккуратно его за рукав рубашки, проверяя, реагирует ли мальчишка. - Погода, конечно, хорошая, но я так опоздаю на историю. А у нас сегодня проверочная работа.
Наконец, альбинос переводит взгляд на обступивших его с обеих сторон двойняшек - вообще-то, брат с сестрой родились с разницей в год, но Кэлу всегда было удобно их звать двойняшками, потому что внешне они очень похожи. А вот по характеру - противоположности друг друга: Юджин, младший из них и потому одноклассник Кэла, просто ходячее бедствие с двумя кулаками, тот ещё задира и верный товарищ по налётам на таких же драчливых мальчишек. Ева, старшая девочка, спокойна и вдумчива, из них троих единственная воспринимает школу за место получения знаний, а не за бойцовский полигон. Тем не менее, они неплохо сдружились. И... встречались каждый день на этом перекрёстке, потому что им было по пути до школы?
- ...чего?
- "Чего", "чего"! Мы светофор пропустили, вот чего, - мальчишка щурит без того вытянутые глаза-щёлочки, обиженно выпятив вперёд крупную нижнюю губу. Они с сестрой азиаты или что-то типа того, альбинос не разбирался - знает только, что умеют мяукать на каком-то странном языке и иногда приносят в ланч-боксе вкусную говядину с овощами, а едят всё палочками, - теперь из-за тебя ещё сто восемнадцать секунд стоять. Шестнадцать, пятнадцать... ты арифметику-то сделал?
- Э... кажется, нет.
- Ну пипец, Кэл! Опять забыл? Мы же договаривались: до конца семестра ты будешь делать за меня и за себя, чтобы оценки выправить!
- По-моему, там было "до конца недели", а не "до конца семестра", - вворачивает тактично вездесущая и всепомнящая Ева, сцепив руки в замочек за спиной, как взрослая, пока Джи аж зеленеет со злости. Замешкавшись на мгновение, Кэл расплывается в нерешительной улыбке и хихикает увереннее, качая головой. Считает вслух цифры на светофоре вместе с другом.

Он дома.
Пять лет выдуманной жизни в магическом мире - всего лишь непонятный заскок детского воображения.
Надо будет папе рассказать - может, к психологу сходят по этому поводу.
* * *
- О. Это же Винсент, нет?
- Кто? - сосредоточенно пожёвывая булку, Юджин наваливается на Кэла и отвратительно чавкает ему на ухо, дыша клубничным джемом. Пихнув его в щёку, чтобы отвалил, бледнолицый мальчишка выдёргивает трубочку из коробки с соком и показывает ею на тёмную встрёпанную макушку, плавающую в море детских голов на другом конце столовой:
- Ну, Винс! Не видишь, что ли?
- Ваще не шарю, кто это. С музыкалки или чё? - альбинос щёлкает языком и закатывает глаза к потолку: иногда Джи бесит своей тугодумностью. - Господи, ну пойди поздоровайся, раз тебе так впёрлось...
- И пойду. А то ты меня сожрёшь, - с ехидцей замечает Кэл, за что в него оскорблённо кидаются недоеденной булкой, но промахиваются. Сила есть, а ума и правда не хватает. За ум и пронырливость отвечает Кэл. - Эй, Винс! Винсе-ент!..
Оглох, каланча. Решительно расталкивая учеников локтями, мальчишка пробивается к своей цели, продолжая горланить имя друга...

...но ведь они не друзья - Кэл иногда делает за него домашку и зарабатывает на этом свою копеечку, заодно изучая программу старших классов, у которых уже появилась алгебра и геометрия.
Почему же тогда возникло смутное ощущение, что они с Винсом знакомы намного ближе?
Пропал куда-то: только что его голову видел - нет её, исчезла. Немного растерявшись от конфликтующих между собой мыслей, что бестолково врезались друг в друга на когнитивном перекрёстке и создали страшнейшую пробку, Кэл стоит на том же месте ещё несколько секунд и смотрит недоумевающе сквозь толпу голодных детей, не понимая, что на него нашло. Передёрнув плечами нервно, избавляясь от наваждения, что здесь что-то не так, разворачивается и возвращается к Юджину за стол.
* * *

- Па-ап! Я дома!
Инцидент в столовой быстро покинул ветреную мальчишечью голову: надо было как-то пережить арифметику, на которую, оказывается, и сам Кэл почему-то явился с пустой тетрадью - наверное, собирался сделать с утра перед школой, да залипать в свой температурный бред уже тогда начал, видно, - а потом ещё другие уроки, и физкультура на улице была, которую освобождённый от необходимости страшно потеть и задыхаться альбинос с удовольствием проходил пешочком, ведь у него аллергическая астма и повышенная чувствительность к солнцу, но потом его залапал в жарких липких объятиях Джи, и они немножко подрались, из-за чего белоснежная рубашка местами позеленела от травы... папа наругает, но не страшно: не в первый и далеко не в последний раз сын ступает на порог квартиры частично расхристанным, побитым или просто лохматым. Спасибо, что хоть целой рубашка осталась.
- Па? Ты в мастерской? - сто процентов фотографии проявляет у себя в кабинете и не слышит ни черта. Невозмутимо оставив кроссовки на входном коврике, потому что скоро опять их надевать, Кэл шлёпает мимо гостиной направо, на кухню: он в состоянии приготовить себе обед самостоятельно, если всё ранее приготовленное съел отец. Потом орнёт контрольный раз, что поел, и пойдёт в музыкалку. Так, главное - не забыть убрать всё за собой в посудомоечную машину, а то совсем уж неприлично будет...
- Я здесь.
Здесь - это, судя по звуку, в гостиной. Захлопнув дверцу микроволновки, в которую только что загрузил невероятнейший бутерброд с двумя кружками колбасы, капелькой кетчупа с горчицей и щедрым ломтиком сыра, который должен расплавиться и возглавить эту пирамиду вкусов, Кэл шлёпает к родителю с повинной, заранее оправдываясь ещё по пути:
- Я грязный чуток - в меня на физре мячом прилетело, мы на улице сегодня занимались... ну, замочу сейчас рубашку и потом...
Осекается и встаёт как вкопанный, вглядевшись в фигуру молодого мужчины, восседающего в любимом папином кресле у журнального столика. Мягкая спокойная улыбка, светлые волосы, которые, кажется, не были такими светлыми, серо-голубые глаза, которые, кажется, были темнее, заострённые черты лица и нос, который, кажется, не был таким тонким... да нет, показалось. Это папа. Просто свет так падает.
- ...постираю.
Или не показалось?
- Ты понимаешь, где ты находишься?
Молчание.
Это не Джереми Артур Моррей.
На кого же тогда так похож этот человек?
- Вспоминай. Зачем ты сюда пришёл?
Незнакомец терпеливо смотрит на Кэла, а Кэл - широко распахнутыми глазами на него в ответ: не понимает, не помнит, не знает, не хочет понимать, помнить и знать. Нет. Это жестоко и несправедливо, этого не может быть. Это было долгое наваждение, сон, помутнение рассудка и просто-напросто неправда. Правда - здесь. Школа. Друзья. Дом. Папа, изгвазданная в траве рубашка и пискнувшая на кухне микроволновка, от которой даже в гостиной теперь пахнет сыром. Кэл тут жил, живёт и будет жить, пока не поступит в университет на что-нибудь математическое или музыкальное и не съедет. Может, съедет и раньше, потому что ему тринадцать, а он уже более чем самостоятельный пацан, разве что плату по счетам ему пока не доверяют, потому что забудет или просто завредничает и влезет в необъятные долги.
- Ты... кто?
- К твоему огорчению - не папа. Ты знаешь, что находишься не дома. К твоему счастью - всё ещё не папа... даже если бы ты очень захотел, чтобы я принял его вид, я бы всё равно не подчинился, потому что не принадлежу твоим воспоминаниям. И славно: мне искренне не хотелось бы, чтобы ты гулял по своему выдуманному мирку до конца наших общих дней, - неторопливо и всё так же добродушно рассказывает мужчина, словно не замечая ступор Кэла. Затем закидывает одну ногу на другую и начинает покачивать ей в такт одному ему известной мелодии. - Ну а теперь твоя очередь, я подсказал всё, что мог. Ты понимаешь, где ты находишься? Зачем ты сюда пришёл?
Плакать хочется - вот настолько обидно от осознания, что ему не показалось. И диссонанс с Винсентом, и этот чертила вместо отца... шмыгнув носом, но мужественно проглотив все подступившие к глазам слёзы, Кэл безжизненным тоном глухо уточняет:
- Значит, я правда уже пять лет торчу в той магической дыре?
- Не знаю. Я же здесь, в твоём сознании - во что верить, а во что не верить, ты решаешь сам, - пожимает плечами взрослый Кэл, - сейчас ты и не там, и не дома. Ты внутри себя.
И сам себе в себе приготовил несуществующий бутерброд, который стынет сейчас в несуществующей микроволновке. Класс. Огорчённым взглядом пробежавшись по мелко вздрогнувшим от его сознательного внимания стенам квартиры, такой родной и желанной, Кэл отбрасывает прочь лишние мысли - сейчас это почему-то даётся ему с лёгкостью - и хмурится, пытаясь найти ответ на второй вопрос. Зачем-то же он сюда пришёл, верно? Была ведь причина. Он хотел что-то найти. Что? Воспоминания мутные, ускользающие сквозь пальцы, как вся картинка перед глазами в начале этого фальшивого дня в этом фальшивом мире, построенном на других воспоминаниях для того, чтобы сознанию было проще ориентироваться в себе.
- Болезнь. Источник всех твоих проблем, - как славно, что они дополняют друг друга: ответы на вопросы приходят быстрее, чем Кэл успевает задаться ими вслух. Это необязательно. Ведь Кэл - это что-то вроде его внутреннего голоса, вполне неплохого, между прочим. Даже странно, что у парня с таким гремучим характером внутри сидит такой сознательный... дядька. Едва Кэл об этом задумывается, как мужчина тонко ему улыбается, поймав на забавной озадаченности:
- Считай, что я - зёрнышко рациональности и разумности в твоей голове. Вопреки убеждениям многих, оно у тебя есть, - вдвойне славно. Но едва заметная улыбка сходит на нет, а взгляд Кэла становится серьёзным. В чём-то даже слегка обеспокоенным. - А вот второе зёрнышко, отвечающее за эмоции и несладкий характер... как раз оно и приняло на себя удар болезни. Героический поступок, правильный, ведь только на здравом смысле ты сейчас и держишься. Но времени у тебя мало.
Легко поднявшись из кресла, Кэл манит альбиноса пальцем, приглашая проследовать за собой. Идут недалеко - к двери в рабочий кабинет отца, где он всегда трудился над снимками, и тут Кэла поднятой ладонью просят остановиться. Мужчина уходит - тоже не за тридевять земель, всего-то на кухню. Кэл, сам не зная, зачем, осторожно прикладывает ухо к древесине.
За дверью что-то хрипит и клокочет.
За дверью кто-то умирает.
- Мы разделились, надеясь выиграть этим время и оставить тебя дееспособным. Я посадил его на карантин, чтобы не заболеть, но когда он совсем зачахнет... гейм-овер, так сказать, - сдержанно печальным тоном объясняет Кэл, тёплой рукой вкладывая что-то холодное в холодные пальцы оригинала. Это нож. Кухонный, разделочный.
- Только ты можешь его спасти.
Нет. Это страшно.
- Как только ты зайдёшь в кабинет, я запру тебя вместе с ним. Уж извини... если нас кто-то найдёт извне, так у меня хотя бы будет шанс дождаться помощи.
Нет. Кэл не хочет заходить в ту комнату.
- Я почувствую, когда ты освободишь его, и открою тебе дверь. После этого ты сможешь уйти.
И он отходит, усаживается обратно в кресло, закинув ногу на ногу, и раскрывает астрономический атлас - Кэл везде узнает эту пухлую книгу с тёмно-синими страницами. Его любимая. Взгляд возвращается к двери.
Он должен - всё равно не сможет жить счастливо в иллюзорной реальности, сотворённой по его желанию, отлично зная, что продлится этот сладкий сон недолго: если сейчас, пока его вторая половина личностного ядра больна, у него во рту пересыхает и сердце стучит как бешеное от того, что просто рядом с дверью стоит, то что будет, когда она сдастся? Квартира легко может превратиться в самый страшный кошмар. Кошмар, из которого уже некуда бежать и никак не вырваться, потому что Кэл не выпустит. Да и торчать здесь чёрт знает сколько, из собеседников имея только... ну, самого себя, но только более отстранённого и эрудированного... стрёмно. А потом ещё и наблюдать за тем, как он начнёт увядать под гнётом болезни. Ну уж нет, спасибо.
Кэл сжимает вспотевшими пальцами рукоять ножа. Понятия не имеет, что за ментальная сила кроется в обычном предмете кухонной утвари, но этим он как-то должен себя спасти. Вряд ли убить - чувствует, что это не то, что от него требуется сделать.
Всё или ничего. Решившись, он прожимает дверную ручку - не с первого раза: влажная ладонь соскальзывает - и шагает в красноватый полумрак комнаты. В правом углу - его гитара, какие-то инструменты для настройки рояля в гостиной, пузатая виолончель. По левую сторону - узкие, но длинные стеллажи с папками и бумагами, заботливо развешенные на ниточке под самым потолком проявленные фотографии, рабочий стол отца, тоже увешанный фотографиями, но теперь уже фамильными...

...и что-то под столом - влажно хлюпающее неровным дыханием, мясное, изуродованное, молча взирающее на Кэла заплывшими серо-голубыми глазами.
В детстве он любил прятаться там, за ногами отца, пока он работал и надёжно загораживал его собой от любых невзгод. Особенно любил брать с собой фонарик и готовиться к урокам музыки, скрючившись в немыслимую загогулину.
Это было самое безопасное и уютное место в квартире.
Наполненное тишиной, взаимным уважением старшего к младшему и наоборот.
Наполненное любовью.
- ...пришёл-таки, - ребёнок, кажется, силится скривить рот в неприязненной улыбке, но ему не хватает сил. Кэл в первобытном ужасе смотрит на него, боясь шелохнуться и утвердить в этом что-то, что могло бы жить в его голове и даже в каком-то смысле управлять им. Младший Кэл не просто болен, а... да даже сложно определить, что с ним произошло. На ум приходит только максимально дебильная и неуместная ассоциация с замороженной мясной запеканкой, которую слишком долго грели в чёртовой микроволновке, из-за чего она вздулась, а местами и вовсе взорвалась ошмётками. К счастью - можно ли что-то вообще в этой ситуации называть счастливым? - Кэл взрываться не планировал. Только молча покрывался кровавыми язвами день ото дня, страдал и терпел, потому что был бесконечно упрям... и не мог ничего с собой сделать. Ни спасти, ни убить.
- Пришёл. Да, я... я помогу тебе, - опомнившись, альбинос делает неуверенный шаг вперёд и ой как зря показывает ему нож, качнув по случайности рукой сильнее, чем стоило. Не способная двигаться масса, прилипшая ко внутреннему углу стола, раздражённо колыхается.
- "Помочь"? С этим в руке? Я что, совсем тупой, по-твоему? - не тупой, но мнительный, это факт. И теряющий способность адекватно оценивать окружающую его действительность. - Тот дурень тебя надоумил, да?
Кэл присаживается на корточки напротив мальчишки, обнимая себя за колени. С ним тяжело, от него тяжело, в общем и целом - тяжело. Ещё тяжелее - осознанно причинить ему боль, даже если во благо. Кэл, нервно облизнув пересохшие губы, быстрым посвистывающим шёпотом принимается его убеждать, зацепившись за нерешительность:
- Послушай, это ведь никакая не болезнь. Ты знаешь, что это. И ты знаешь, что это нормально - ну, да, болит адски, выглядит не очень... но ведь так бывает, согласен? Не все истории счастливые. Не повезло нам, что поделаешь, но такова жизнь. Давай, убери подальше эту хреновину от меня и проваливай отсюда - тебе нет места в этой квартире...
- Ты боишься этого? Ножа? - понять бы ещё, почему. Альбинос подносит столовый прибор ближе к Кэлу на раскрытой ладони, чтобы рассмотрел получше - может, он что-то перепутал, - однако мальчишка, злобно лягнув ногой воздух, напрягает шею до вздувшихся вен что есть сил и одурительно громко орёт на него:
- УБЕРИ ЭТО ОТ МЕНЯ! УБЕРИ!!! Я ЗДОРОВ, И НЕ НАДО МЕНЯ ЛЕЧИТЬ! КАК БУДТО ТЫ ЛУЧШЕ МЕНЯ В ЧЁМ-ТО РАЗБИРАЕШЬСЯ, КРЕТИН!!
Перепугавшись до смерти, Кэл затихает и убирает нож. Прерывистое частое дыхание превращается в тихие всхлипывания.
- Не хочу... пожалуйста. Не делай мне больно. Я не хочу. Почему я не могу просто [...]? Почему именно мне... так не повезло?
Кэл знаком с этими мыслями - о том, как судьба несправедлива, как он зол на этот средневековый мир с его идиотскими стандартами и как он ненавидит одного-единственного человека, который и не виновен ни в чём, но и причиняет ему жгучую боль, потому что не может обеспечить желаемым и необходимым. И всех вокруг заодно. Кого угодно, но не себя: оставшись в полном одиночестве, в кругу невыносимых зацикленных мыслей, себя он хотел лишь утешить и защитить.
И сейчас хочет. Но для этого придётся немного потерпеть, ведь то, что Кэл считает историей искренней и бесконечно трагичной с его точки зрения [...], является лишь гнусным проявлением магии.
- Нам ещё повезёт. И в следующий раз всё будет по-настоящему.
Кэл смотрит пристально в зарёванные грустные глаза напротив и ловит свободной рукой липкую, жаркую детскую ладошку, покрытую коростой. Единственный человек, которому он всегда верил и продолжит верить, несмотря ни на что - это он сам.

Кухонный нож вскрывает всё мерзкое, налипшее гноем, срезает и откидывает. Освобождает мальчика, запутавшегося и застрявшего в паутине страхов, пылких чувств, обид и огорчений, что так долго тянула из него соки.
Ребёнок вырывается, кричит и плачет.
Но за болью приходит облегчение, за облегчением - крепкий сон ослабшего, несущий исцеление.
- Спасибо.
Это было единственное, что Кэл, оглушённый воплями и тем, что делал своими руками, услышал - спустя чёрт знает сколько времени, на протяжении которого он неотрывно смотрел на неудобно вывернутую ногу потерявшего сознание мальчишки, теперь уже хоть чем-то похожего на него самого, если его немного отмыть от крови. Хоть он и заканчивал в гробовой тишине, она была громче любых слов. Страшнее, непонятнее. Поэтому благодарность Кэла, фактически, пролетела мимо ушей: альбинос только о том и мог думать, действительно ли он помогал себе, должно ли это было выглядеть так жутко и поправится ли он когда-нибудь.
- Я думаю... тебе пора. Можешь прийти к нам через какое-то время - он будет рад, правда. Просто... сам понимаешь, в каком он был состоянии.
Понимает: в невменяемом. Но Кэл и сам не ощущает себя вменяемым, с трудом закрывая глаза: всё, чего он хочет - это проспаться как следует, когда откроет глаза и увидит своё мертвенно бледное отражение в зеркале под лучами дневного солнца. Может, проплакаться немного, потому что это было худшее, что он видел, слышал, чувствовал и переживал в своей жизни.

И никогда больше не заходить в ту комнату.

Подпись автора

Другой, 18 лет
владеет внушением (сильнее) и невидимостью (слабее)
одежда: светлая рубашка, чёрная футболка, полуспортивные штанцы, ботинки
артефакты: брошь-луна, латунный кафф-змея на правом ухе над серьгой для контроля магии
анкета: присутствует
досье: присутствует